Из одноимённой книги экономиста Евгения Сабурова
Самой плодотворной политической идеей XIX века представляется мне не сверхшлягерная, столько шуму наделавшая социалистическая идея, а игравшая роль маргинала, сдвинутая на обочину высоких политических мыслей идея анархическая. Я твердо убежден, что именно анархическая идея победоносно шествует по миру, все более вытесняя социалистическую на свалку истории, как принято выражаться в политических кругах.
Ощутив дискомфорт жизни по принуждению, жизни под чужой властью, политическая мысль могла пойти по двум путям. Первый, самый примитивный, но и самый завлекательный, состоит в том, что если государственная власть нам не нравится, то надо ее сменить на другую государственную власть. Так родился социализм. Власть ради общества. Власть, определяемая обществом. Звучит красиво.
Я терпеть не могу слова «власть». Я глубоко убежден, что произносящие это слово просто стремятся снять с себя ответственность за происходящее в мире. Посудите сами: что такое слово «власть» в общеупотребительной практике? Фактически это попытка разделить общество, объявить, что есть мы и они. Они — это власть. Они взялись ниоткуда. С неба свалились. Мы — это народ, мы — это простые люди, мы — это, что самое смешное, общество. Если мы — это общество, то, стало быть, они — это антиобщественные элементы. Мы за них не отвечаем. Они какие-то ублюдки, родящиеся, видимо, каким-то специальным образом. Во всяком случае, не так как мы. Глубоко уверен, что это глупость, и каждый министр, и даже президент имел папу и маму.
Может быть, те, кто делит людей на общество и власть, думают, что министры и президент извратили после появления на свет свою человеческую природу? Возможно. Эта гипотеза представляется мне весьма спорной. И бомж, которого так любят те, кто называет себя народом, и президент, которого так не любят те, кто называет себя народом, — общество. Общество структурировано. Среди нас существуют менеджеры. Кроме них существуют и другие люди. Например, умные люди. Правда-правда! Существуют.
И сверх того, я утверждаю, что умных людей становится все больше и больше. Конечно, я далек от того, чтобы утверждать, что мы умнее Данте. Я даже не настаиваю, что людей очень умных — не Данте, но способных его понять — становится больше. Но я убежден, что просто умных людей — тех, кто способен не понять, но прочесть Данте, — становится действительно больше. Ясно, что читать Данте они не будут, они будут смотреть по телеку какую-нибудь чепуху о Данте и Беатриче, но в принципе прочесть Данте они способны. В XIX веке, а тем более в XVIII веке таких было явно меньше.
Мне кажется, что правы те, кто говорит, что мерой ума является способность переносить одиночество. И даже стремиться к одиночеству. Понимать его ценность и черпать в нем наслаждение. Я не говорю о психических болезнях. Это вырожденный случай, который мы оставим за скобками. Здесь слою «вырожденный» вполне закономерно понимать и математически, и медицински. Но нормальный человек, который находит счастье в одиночестве и тяготится в толпе, — это человек неглупый. Интересно, что любящий одиночество человек способен на партнерство, а человек толпы, стадная особь на осмысленное партнерство не способен.
Одиночество умного человека связано с удовольствием от ощущения свободы и ее неизменной спутницы — ответственности. Оданочесгво не отрицает партнерства, оно отрицает принадлежность. Я никому не принадлежу. Значит, мной никто не владеет. Владетель, властитель, суверен. Кто он? Почему кто-то владеет мной и осуществляет свою власть надо мной?
Нет, надо мной власти не будет. Впрочем, мне легче — я человек верующий. Плохо, конечно, верующий, но верующий в Бога. Я принадлежу Ему. Атеисту сложней быть свободным. Он все время тыкается по сторонам в поисках власти. То он принадлежит семье, то народу, то государству. Раньше принадлежал конкретному принцу. Хрен редьки не слаще. Чем лучше принадлежать советскому народу в 1937 году, нежели князю Пупкину-Пупырышкину в 1837 году?
[...]
Русское слово «власть» прямо указывает на архаичность этого понятия. Владеть человеком, регионом, страной больше не получается и, будем надеяться, не получится никогда. Человек, претендующий быть «властителем», архонтом, вызывает брезгливое недоумение. Идея анархизма, то есть организации и существования общества без власти, завоевывает все большее и большее жизненное пространство. С твердой уверенностью можно сказать, что с уродливой гримасой личной власти покончено навсегда. Однако власть масс — это тоже власть. И иногда весьма неприятная. Поэтому анархический путь продолжается.
Изменились лица и манеры идеологов анархии. Ее уже не проповедуют, а разрабатывают. На место вдохновенных русских аристократов и французов — наследников «либертенов» пришли многодумные немцы и практичные англосаксы. Мы с удовольствием читаем у Э. Фромма, что «иметь» нельзя, а надо «быть». Возникает фундаментальная анархическая психология. На мой взглад, столько шуму наделавшая книга Г. Кюнга «Быть христианином», поставившая под сомнение право церковных администраций и церковных общин не только владеть истиной, но и владеть моралью, — очень серьезный шаг по созданию анархической религиозности.
В экономической науке анализ институтов прав собственности переводит «владение» из разряда священных коров в разряд прагматических поведенческих установок. Даже фирма рассматривается как ядро контрактов. Впрочем, в практической экономике победное шествие анархизма еще более заметно. Отцы русского анархизма указывали, что самым многообещающим ростком анархии в экономике является страховое дело. И посмотрите, какого расцвета оно достигло! Самыми крупными, самыми консервативными инвесторами стали пенсионные и страховые фонды. А ведь здесь даже невозможно ставить вопрос о владении ими.
Люди предпочли принципы самоорганизации своих средств для удовлетворения самых тяжелых нужд — обеспечения старости и здоровья. Люди отказались от принципов государственного патронажа. Самым вызывающим здесь является, на мой взгляд, страхование от воровства, угона машин, покушения на жизнь. Это ведь до какой же степени люди не доверяют так называемым правоохранительным органам!
Современная экономика доказала, что она наиболее эффективна, когда над ней нет власти. Либерализм и анархия не могут существовать друг без друга. В каком-то смысле это синонимы. В пароксизме отчаяния — да и подлости, если уж говорить честно, — архонты, теряющие реальную власть, пошли на обман и внушили людям малосведущим, что анархия — это не безвластие, а беспорядок. Такая подмена понятий отчасти имела корыстные корни, отчасти явились следствием сатанинской гордыни.
Употребляя термин «сатанинская гордыня», я не ругаюсь, я стараюсь как можно точнее назвать мотивацию. Посудите сами: если крепостник-властитель, или по принятой в те времена политической терминологии «принц», а по-русски «князь» считает, что порядок в человеческом обществе может быть только в том случае, если он, князь, владеет людьми, то он берет на себя функции Бога. Он объявляет себя собеседником, партнером и оппонентом Бога. Слово «сатана» в его подлинном значении и передает именно эти оттенки.
Сатана — это вовсе не хмельной распутничающий Дионис. Сатана — это просто «другой» по отношению к Богу. Именно он претендует на власть и узурпирует ее. По моему мнению, впрочем, совпадающему с мнением апостола Павла, всякая власть, которая не исходит от Бога, нелегитимна.
Не является легитимным сувереном и «новая власть» — демократия. Претензии большинства на овладение и обладание всем так же безнравственны, как и претензии суверена-принца. Перенесение понятия суверенитета с принца на большинство населения — глубокая ошибка просветителей XVIII века, стоившая нам всех ужасов XX века, века разгула социализма национального, сословного и всякого другого.
Попытки бороться с анархией методами установления порядка, нового порядка, глобального мирового порядка, к счастью, обречены на провал, потому что свобода — это не беспорядок. Самоорганизация людей там, где она зашла достаточно далеко — в бизнесе, в банковской системе, в пенсионном и страховом деле, в политическом обществе, — демонстрирует такое сплочение порядка и эффективности, какое и не снилось всяческим «новым порядкам».
Впрочем, анархисты XIX и начала XX века давали достаточно поводов для дискредитации идеи свободы в глазах населения. Во-первых, и это самое главное, анархия представлялась легко и быстро осуществимым раем, во-вторых, что вытекает из первого, в этот рай надо было привести всех радикальными и насильственными методами.
Действительность оказалась прямо противоположной. Предстояла долгая, нудная, кропотливая работа. Так, например, анархия невозможна без всеобщей толерантности. Власть большинства недопустима как всякая власть. Надо понимать, принимать и уважать людей другого цвета кожи, другой национальности, другой религии и обычаев, другой половой ориентации, другого образа жизни в конце концов. Какая тяжелая задача! Толерантность бомбометанием не установишь.
А с каким трудом, с какими скандалами выстраивались институты свободной экономики! Какие гениальные изобретения понадобились, чтобы человечество нажило этот организационный капитал! Как федеральная резервная система далека от русской сельскохозяйственной общины, в которой князь П. Кропоткин видел прообраз анархического общества! Впрочем, здесь проблема может быть глубже, чем это кажется на первый взгляд.
И анархисты, и либертены жили в пору, когда основной заботой была забота о жизни в природе, о добывании еды, обустройстве в биосфере. Наука исследовала законы природы, люди зависели от погоды больше, чем от поведения соседа. Мы живем в другом мире. Природа нам не враг и не мастерская. Это старая больная мать, которую мы задвинули жить на помойку. Слава Богу, в последнее время стали осознавать, что это неприлично.
Однако наша главная забота сегодня — это обустройство не в биосфере, а в ноосфере. Современная культура — это игровая культура больше, чем когда бы то ни было в прошедшие века. Развитие привело нас к игровому столу, а за игровым столом начальников нет.
Говорят, что в демократическом обществе президенты сменили принцев. Ну нет! Президент — это совсем другая фигура. Принц владел людьми. Он был властью. А президента в политическом обществе мы, морщась, наделяем кое-какими «властными полномочиями», с каждым годом все меньшими и меньшими. По мере собственного взросления.
Да и какие же это «властные полномочия»! Это правила администрирования. По инерции мы говорим: исполнительная власть, законодательная власть, судебная власть и т. д. и т. п. В английском языке термины более мягкие и точные: «authority», «power», «government». Это функции администрирования. А вот слово «sovereign» соответствующее нашему «власть», по отношению к этим фигурантам политического общества употреблять уже некорректно.
Иногда у запутавшихся политологов или институционалистов можно встретить слово «принципал», стыдливую переработку привычного «принц», теперь относимое к электорату. Тогда «власть» превращается в «агента» принципала-электората. Это плодотворный подход, хотя, видимо, он описывает скорее феномен XX века, века власти масс, но не свободное общество.
Как сложно устроено анархическое, свободное общество! Но как оно удобно, как сшито человеку по фигуре, как соответствует его наклонностям, как эффективно экономически! И как много в нем незаконченного, еще только-только начинающегося. У этого ребенка большое будущее, мне кажется.
Текст: Евгений Сабуров
Источник: Е. Ф. Сабуров. «Власть отвратительна». М.: ГУ ВШЭ, 2003. С. 81-83,104-109
