Последнее время все чаще звучит тема о введении в России закона о нравственности. Речь идет о принятом в 1999 году Государственной Думой Российской Федерации законопроекте «О Высшем Совете по этике и нравственности в области кинематографии и телерадиовещания в Российской Федерации».
«Нравственное лобби» игнорирует действующие законы
Религиозные деятели, возомнившие себя едва ли не монополистами в области нравственности, горячо приветствуют данную инициативу. Так, протоиерей Всеволод Чаплин считает, что ужесточение норм общественной морали в России найдет поддержку у народа. «Надеюсь, что в России, как и в других постсоветских странах, будут появляться законодательные предложения, укрепляющие общественную мораль», — заявил глава синодального Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества.
С ним согласны многочисленные психологи, социологи, и даже отдельные юристы, как, например, получивший известность, благодаря трагикомической экспертизы по делу Pussy Riot д-р юридических наук Игорь Понкин. Последний особенно активно выступает за введение в России закона «о нравственной цензуре», как его окрестили в российской прессе.
В качестве вдохновляющих примеров Понкиным и его сторонниками, приводятся законодательные нормы западных стран, направленные на «формирование и защиту общественной нравственности» [1]. О том же пишет юрист, советник Российской Федерации 1-го класса Лариса Ефимова: «На самом деле государственные органы, осуществляющие в числе других те же функции, которые предусмотрены законом для Высшего совета по защите нравственности, существуют во всех западных демократических государствах».
Так в чем проблема? — спросит среднестатистический гражданин, — давно пора уже принять железный закон против всех этих журналистов, телеканалов, показывающих порнографию и насилие целыми днями, растлевающих нашу молодежь! И все бы хорошо, но среднестатистический гражданин забывает, что закон этот будет направлен в первую очередь против него самого, причём применять его будут далеко не те, кто мог бы похвастаться таким достижением как высокая нравственность.
Во-первых, вспоминается факт, что под угрозой принятия законопроекта в 1999 году телеканалы подписали «Хартию телерадиовещателей», согласно которой они обязались «отказаться от демонстрации либо описания в телерадиопрограммах чрезмерной жестокости и насилия». Позднее, 7 июня 2005 года, руководители крупнейших российских вещательных каналов Константин Эрнст (Первый канал), Олег Добродеев («Россия»), Олег Попцов (ТВЦ), Владимир Кулистиков (НТВ), Александр Роднянский (СТС) и Ирена Лесневская (Ren-TV) подписали хартию «Против насилия и жестокости». В документе отмечается, что СМИ «должны принимать меры к недопущению нанесения ущерба общественной нравственности, распространения информации и материалов откровенно циничного и оскорбительного характера или пропагандирующих культ насилия и жестокости». Телевещатели считают недопустимым использование СМИ «для осуществления экстремистской деятельности, а также распространения передач, пропагандирующих порнографию, культ насилия и жестокости».
Кроме того, сегодня в России, согласно статье 37 Федерального закона «О средствах массовой информации», запрещается использовать СМИ для пропаганды порнографии, культа насилия и жестокости. В соответствии со статьей 14 Федерального закона «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации», органам государственной власти следует принимать меры по защите детей «от распространения печатной продукции, аудио — и видеопродукции, пропагандирующей насилие и жестокость, порнографию, наркоманию, токсикоманию, антиобщественное поведение». Так почему же опять поднимается вопрос о принятии нового закона, который обязал бы нас всех быть нравственными в глобальном масштабе?
Мораль и религия: до разделения
Уже сейчас те, кто возвышают свой праведный глас в пользу данного закона, те, кто, настойчиво указывают на западные страны, почему-то умалчивают о том, что вопрос о «нравственном законе» уже в свое время обсуждался в России. И именно тогда юристы выступили категорически против объединения права и нравственности, против принуждения со стороны государства (а принятие закона и есть государственное принуждение в отношении граждан) для реализации нравственных целей.
На всем земном шаре из всех существ, населяющих его, один только человек имеет понятие о нравственности. Всякий знает, что действия человека бывают или хороши — или дурны, или добры — или злы, нравственно-положительны — или нравственно-отрицательны (безнравственны). И этими понятиями о нравственности человек всецело отличается от животных. Животные поступают так, как свойственно поступать им по природе. Но они не имеют понятия о нравственном и безнравственном, и поэтому их поступки нельзя рассматривать с точки зрения понятий о нравственности и морали.
Нравственный закон должен быть признан для людей врожденным, то есть вложенным в самую природу человека. За это говорит несомненная всеобщность в человечестве понятий о нравственности, морали. Конечно, прирожденной может быть признана только сама нравственная потребность, своего рода нравственный инстинкт, но не раскрытые и ясные нравственные понятия и идеи. Такие ясные нравственные понятия и идеи развиваются в человеке через воспитание, а также влияние предшествовавших поколений, родителей, воспитателей.
Неправильно считать, что мораль и нравственность (а они часто являются синонимичными понятиями) появились из религии, что моральные нормы имеют чисто религиозное происхождение. Они вышли из архаического сознания, причём, что из них выделилось раньше — религия или мораль — вопрос спорный.
Архаическое сознание было синкретичным, и не делилось на религию, мораль, искусство, науку и прочее. Эти сферы появились позднее, выделяясь из архаической целостности. Теперь они есть. И каждый из нас смотрит назад и ищет там то, что ему больше нравится. Верующие — религию, учёные — науку, философы — философию... Сам же архаический человек не был верующим в теперешнем смысле слова, он не верил в свои мифы, он жил в них. Так же, как не был он учёным, художником или философом. И если мы сегодня говорим — «религия», то уже одним этим мы заявляем, что религия отлична от всего прочего, в том числе и от морали. А об этом, естественно, забывают сегодня наши «религиозные функционеры», считая, что если мы вернем все назад (то есть сделаем христианство опять государственной религией в нашей стране), то религиозный человек XXI века будет априори нравственен.
Абсурдность такого утверждения была ясна даже во времена, когда составлялся Новый Завет. Так, в Послании к Римлянам звучит фраза: «ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их...» (Рим. 2:14-15). «Нравственный закон» берётся не извне, а из «сердца» человека, его совести. Бог вкладывает его в любого человека, даже в язычника.
Немецкий философ Иммануил Кант, сам убеждённый христианин, отказывался признавать первенство религии над нравственностью, мало того, полагал, что именно мораль первенствует над религией, оправдывает её. Достаточно вспомнить его знаменитое изречение: «Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом: звёздное небо над головой и Нравственный Закон внутри нас».
Почему право отделено от нравственности
Эту точку зрения разделял русский юрист, философ права Борис Чичерин. Еще в конце XIX века он заявлял, что само право и гражданское общество как юридический союз, должны быть отделены от нравственности и ее институционализации в Церкви. В «Курсе государственной науки» Чичерин писал, что высочайший нравственный закон — закон любви — абсолютно несовместим с применением силы, а идеал любви бесконечно выше всех достижений государства. Следовательно, государство не должно пытаться использовать принудительные меры для реализации нравственного идеала, который не может воплотиться на земле по причине человеческого несовершенства. Использование принудительной силы государства для реализации нравственных целей приведет к «ужасающей тирании, которую только можно себе представить».
Борис Чичерин считал, что право следует четко отделять от нравственности, что любое смешение юридических законов с моральными нормами неизбежно ведет к ограничению свободы и тем самым колеблет самые основы как нравственности, так и права. Право занимается внешним принуждением людей, а не спасением их душ. Мораль, пытающаяся учредиться правовыми средствами, становится инструментом безнравственности, насилия и беззакония. То же самое происходит, если право пытается расширить свою собственную сферу и игнорирует границы, отделяющие его от нравственности.
Думаю, что ко всем юристам типа понкиных и ефимовых, ратующим сегодня за принятие закона о нравственности, можно отнести следующие слова выдающегося классика русской юриспруденции: «Морализирующие юристы», сторонники законности на службе морали, волей-неволей вносят вклад в разрушение автономии личности, этого краеугольного камня и нравственности, и права [2].
Правовое определение границ свободы не разрушает автономии индивида, а, напротив, очерчивает определенную сферу, в которой жизнь индивида не подлежит вмешательству государства, в которой он может быть нравственным или аморальным. Наоборот, правовое определение моральных обязанностей несовместимо со свободой совести и, следовательно, с нравственностью. Оно противоречит и подлинному праву как таковому, поскольку свобода совести неотделима от самой «идеи» права.
Нравственность, — считал русский юрист, — это вопрос совести, а не какого-либо внешнего предписания. Закон, поддерживаемый силами принуждения, решает, что разрешено, а что запрещено, в то время как нравственность решает, что можно рекомендовать как позитивное и желаемое, но при этом она должна воздерживаться от использования принуждения. Даже просто организованный моральный нажим Б. Чичерин считал разрушением нравственности, поскольку он не совместим со свободой совести и идеалом любви. Он особо подчеркивал, что нравственность не должна подражать праву в стремлении силой навязывать свои нормы; она должна осуществлять свои задачи путем примера, а не создания атмосферы принудительного конформизма.
Определяя публичное право, и особенно его высшее выражение — государственное право, как особенное сочетание элементов юридических и нравственных, Чичерин выдвигал следующие тезисы:
- Государственное право устанавливает права и обязанности, а нравственный закон налагает обязанности, не наделяя правами.
- Нравственный закон не имеет принудительной силы.
- Нравственные обязанности неограниченны и не поддаются точному определению, а требования государства должны иметь ограниченный характер и быть детально определены.
- Нравственные обязанности охватывают всю сферу человеческой жизни, а государственный закон касается только обязанностей людей как граждан.
- Нравственность стремится к совершенству, а государственное право занимается материальными интересами.
- Нравственность, так же, как и право, исторически меняется; однако нравственный идеал вечен и абсолютен, а в государственном праве, которое стремится к осуществлению благосостояния людей в постоянно меняющихся исторических условиях, все должно быть гибким [3].
Движение к тотальному контролю
Именно, исходя из соображений нравственности, право не должно стремиться к тому, чтобы сделать людей нравственно добродетельными. Ведь при этом будет уничтожена свобода, а без свободы нравственность невозможна. Право не должно навязывать нравственность, поскольку правовое внедрение нравственности было бы глубоко аморально.
Борис Чичерин, наблюдая, как некоторые его современники, теоретики права определяют его как средство реализации нравственных, социальных или политических целей, считал подобный подход свидетельством глубокого кризиса правовой культуры, печальным признаком растущего искажения правового сознания. Смешение права и нравственности, использование принудительной силы государства для реализации нравственных целей философ права видел как в теократическом государстве, так и в социалистическом.
Самая большая и самая серьезная опасность, — писал Борис Николаевич, — заключается в социализме, в его пренебрежении правом, нередко вырастающем из неверно понятого этического максимализма и из идеи «социальной справедливости». В социалистическом государстве, предрекал Чичерин, право станет простым орудием для осуществления социальных целей, а экономическая деятельность превратится в своего рода обязанность. Это повлечет за собой тотальную бюрократизацию жизни, создание некоего подобия восточного деспотизма.
Не это ли состояние переживает сегодня наше государство, где поколение, выросшее при социализме, еще не ушло с политической сцены, продолжая навязывать всем свою идеологию?
Текст: Дмитрий Жуков
[1] См., например: Гражданско-правовая, конституционно-правовая и уголовно-правовая охрана нравственности: Сборник. М., 2009.
[2] Чичерин Б. Н. Философия права. М., 1900. С. 87.
[3] Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. Т.1: Политика. М., 1898. С. 25-26.
