Если бы в Русской православной церкви нашелся сейчас один священник, — новый Мартин Лютер Кинг — который сказал «хватит!», то завтра бы у нас было две церкви. Хватит — агрессивной гомофобии и других активных фобий, использования не принадлежащих церкви ресурсов государства с целью политрепрессий, но главное, не надо выдавать агрессивное невежество за духовный опыт. Совет закидывать тухлыми яйцами театральные постановки (протоиерей Дмитрий Смирнов), нападки на выставки (Краснодар), высказывания о том, что нужно заменить бородинскими панорамами выставку Пикассо (митрополит Новосибирский и Бердский Тихон), что Моцарт — Бритни Спирс своего времени (священник Всеволод Чаплин), а концерт Мадонны нужно сорвать, позвонив в полицию с заявлением о заложенной в зале бомбе (диакон Андрей Кураев), потому что Мадонна назвала «смехотворным» законопроект о запрете пропаганды гомосексуализма.
При этом, в призыве Кураева позвонить куда следует, обращенном к православной молодежи, ФСБ не увидело ничего противозаконного — мол, Кураев просто говорит богатым образным русским языком. А в заявлениях, которые вовсе не призывают никого к противоправным действиям («Богородица, Путина прогони»), готовы усматривать все признаки разжигания межнациональной розни. И представители церкви видят в акции «Пусси райот» не кощунство, на которое нужно отреагировать исходя из доступных церкви средств — прещение, епитимья, отлучение от церкви, — а преступление, которое светской властью должно быть «осуждено по всей строгости закона» («Заявление Совета православных общественных объединений по поводу кощунственной акции в Храме Христа Спасителя»).
Так в чём же «мощь православия»?
В церковных СМИ только и читаешь, что о таинственных силах, сплотившихся перед лицом роста мощи православия, которые объединились в едином антицерковном порыве. Но где же этот рост мощи православия? В центральных фигурах, которые приватизировали право вещать от имени церкви — всё те же лица. В среде молодежи невозможно прочитать или услышать положительного мнения о церкви. Слова «православие головного мозга» или аббревиатура ПГМ звучат в русском интернете раз в час (см. яндекс. блоги). Храмы в глубинке — пустые. Ежедневные службы совершаются часто при одном-двух верующих. На праздники традиционно приходит больше народу: принять участие в ритуалах, об истории которых мало что знают, и, освятив кулич, поехать на кладбище, чтобы вылить там на могилу остатки водки из пластиковых стаканчиков.
Все усилия «воцерковить» молодежь — закостенели в диалоге с отмирающим «русским роком»: рокеры и байкеры за 40 в косухах изображают авангард молодежного движения. В то время как с быстро изменяющимися молодежными субкультурами — всеми этими нео-готами, кибер-эмо, и просто слушателями электронной музыки, пользователями твиттера и владельцами айпадов — вообще нет языка, на котором бы можно было говорить. Отсидев в школе урок «основ православной культуры», качество которого зависит исключительно от степени таланта вполне светского и наверняка не воцерковленного преподавателя, ученик нацепляет свои наушники и в гробу он видал всю историю отечественного православия вместе с Пушкиным, химическими формулами и дифференциальными уравнениями.
Воссоединение с Русской Православной Церковью За рубежом, состоявшееся в «Акте о каноническом общении» 17 мая 2007 года, на которое возлагали столько надежд, не только их не оправдало, но в принципе не дало никаких зримых результатов. Причины, вероятно, и в том, что на момент воссоединения РПЦЗ была уже кадрово слаба, а в глазах ее застыла уже давно не существующая Россия, и в том, что никакого особенного вливания духа запада не хотела и сама РПЦ.
Несмотря на то, что Русская православная церковь как политический институт не имеет в современном российском обществе никакого авторитета, положение не осознается деятелями церкви как шаткое. Напротив. На утверждение, что общество, согласно Конституции, светское, Всеволод Чаплин на встрече в M&G Guelman Gallery ответил: «Общество уже не ваше, мы сделаем его таким, чтобы вы не имели в нем возможности ставить условия. Разговор о том, что общество у нас тотально светское — это ложный разговор». [А на круглом столе в редакции The New Times, он озвучил прямо противоконституционный тезис о том, что «церковь у нас не отделена от государства». Ред. РДВ.]
Что это? Полное затмение в отношении общества, или, напротив, протоиерей Чаплин знает что-то такое, чего не знают все остальные?
Либерализм — враг РПЦ
И как сочетается с подобной уверенностью тот образ врага, который рисует себе церковь? Враги — «обладают влиянием», «готовы использовать ресурсы», придерживаются «ложных ценностей агрессивного либерализма», имеют противоречащие церковным «меркантильные интересы» (циркуляр РПЦ МП №01/1662 от 3.04.2012, был централизованно распространен и прочитан в московских церквях на Воскресной пасхальной службе).
Но ведь ценности либерализма, пусть далекого от совершенства — единственное, что позволяет высказываться против ценностей либерализма. И такие высказывания исходят из посылки, что в случае победы над либерализмом, вопросы «что такое хорошо» и «что такое плохо» будет устанавливать тот, кто высказывается. Откуда такая уверенность в России? Где пассионарен молодой ислам, и не менее пассионарны настроения антирелигиозные, антиклерикальные и, в частности, антихристианские? Где люди читают гороскопы, верят в талисманы, гадают, в случае несчастий кидаются к знахаркам, ведуньям и колдунам, а затем, может быть, к психологам, священникам, и, в заключение, к врачам? Да и чрезвычайно требовательному к повседневной жизни верующего, категорически несовременному православию есть множество более подъемных альтернатив в виде других христианских конфессий или просто нео- и пострелигиозного «здорового образа жизни» с ритуализированными физическими упражнениями, принципами употребления в пищу генетически немодифицированных или, например, исключительно вегетарианских продуктов.
Единственный способ распространить свое влияние за пределы той группы женщин за сорок, которой является большинство современных приходов, — реформы церкви. Реформы давно назревшие. Как, сохранив древнюю красоту и пышность православия, его древний язык и невербальный язык богослужения, реформировать церковь, чтобы ее лучше понимали, больше знали и охотнее в нее ходили, — вопрос, который должны решать специально подготовленные богословы. Но подобной задачи никто не ставит. Единственная идеология в этом отношении — лютое, полное жгучих подозрений охранительство.
Вместе с тем, по политическим поводам от православия сами иерархи открещивают целые группы православных людей: патриарх «испытывает горечь», что среди тех, кто не считает серьезным кощунство «Pussy Riot» в Храме Христа Спасителя, находятся люди, «которые считают себя православными» (Слово в храме Ризоположения 24 марта). Патриарх таким образом дает понять, что он их православными не считает, так как, по его мнению, они сами заблуждаются на свой счет.
Имущество дореволюционной церкви — главная ценность нынешней
Никто не требует от иерархов церкви святости. Те требования, которые предъявляет общество, во-первых, не выходят за пределы требований, добровольно принятых во время принесения монашеских обетов. Во-вторых, требования эти свидетельствуют о том, что общество по-прежнему взыскует подлинного православия.
Общество, как ни удивительно, все еще хочет действительно сильного православия. Не того, мнимой мощи которого могут хоть как-то повредить танцы захожих молитвенниц на солее. И вовсе не устраненного из политического поля, — напротив, присутствующего на этом поле. Православия, которое бы высказывалось по ключевым вопросам в духе христианства, нестяжания, любви, прощения. Подающего моральный и нравственный авторитет. Говорящего полиции, что пытать граждан — недопустимо. Говорящего в лицо правящей власти, что подтасовки на выборах — дело не богоугодное. Утверждающего, что коррупция — зло. Что покрытие преступлений на любом уровне — не меньшее преступление, нежели совершенное изначально.
Может быть, это слишком смело — чаять подобного от Церкви? Не задача церкви — создать оппозиционную партию. (Хотя, — христианская партия, если ее по силам будет создать, будет иметь все основания представлять интересы и взгляды верующих в парламенте.) Но в последнее время, зимой и весной, во время выборов парламента и президента Российской Федерации, не у кого было искать прибежища, — никто из церковных иерархов не продемонстрировал взвешенной позиции по отношению к происходившему. Церковь предпочла соблюсти фигуру умолчания, однако, присутствуя на официальных церемониях и, таким образом, давая понять: против нынешней власти ни в каком аспекте выступать не готовы, социальные, политические несправедливости — несправедливостями, а своя рубашка ближе к телу. Нужно дело спасать, веру поднимать, Отечество в опасности от зарубежных наймитов. А то, что в процессе этого спасения можно утратить остатки нравственного авторитета у части верующих — беда невелика, да и надо еще разобраться, какие это верующие, что не готовы поддерживать свою церковь решительно во всем, что бы и в каком жанре она ни предпринимала.
То, что, будучи частью нынешнего государства Российского, Русская православная церковь больна всеми теми же пороками, как и все остальные общественные институты, не удивительно. Сама коррумпирована, сама ищет выгод, сама не хочет подставляться перед властью, дорожа дорогими подарками — имуществом, которое принадлежало некогда Российской православной церкви, и которые ныне передается РПЦ по закону «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности».
Преемство не берут, его конденсируют
Вопрос о законности преемственности РПЦ к той церкви, которая когда-то им владела — это вопрос о власти по Фуко: власть не дают, ее берут. Даже не берут — а просто конденсируют. РПЦ сконденсировала власть быть преемницей прежней церкви, — значит, как бы ни выводили ее деятельность из деятельности официальной «советской церкви» со времен предстоятеля Сергия Страгородского, взяла вместе с властью на себя и ответственность.
Однако эта ответственность для РПЦ — ненужное обременение, навязанное вместе с нужной собственностью. Заветы Сергия Страгородского, руководившего церковью во время реальной смертной опасности для клириков и верующих, сохранить себя ценой своего голоса, теперь просто состоят в том, чтобы отказаться от своего голоса ради приобретения большего богатства, большего влияния. Показательно, что священник, критикующий современную власть, спрашивающий, а стоит ли принимать от нее эти подарки, говорит о современной власти как о наследнице той, которая разгромила церковь в начале XX века (см. выступление священника Феодора Людоговского «Прислушаемся к антиклерикалам»).
Покупая церковь передачей ей собственности, современная светская российская власть нисколько не заинтересована ни в том, чтобы ей читали мораль, ни вообще в сколько-нибудь сильных позициях церкви. И тут она встречает со стороны церкви полное понимание и готовность обслуживать ее интересы.
Еще идет гражданская война 1917 года. Образ врага церкви до ужаса похож на образ врага власти в период выборов. Инспирированный из-за рубежа и проникнутый тлетворным влиянием западных неправильных ценностей, он ненавидит сильную Россию с сильным православием. При этом, преступления против основных свобод человека, совершаемые властью, и духовное крышевание безобразий, которое осуществляет церковь, — гражданину страны, подлинному патриоту, должны быть, очевидно, понятны как необходимое зло. И здесь же риторика «инспирированных из-за рубежа настроений» уживается с полной готовностью государственной власти разместить базу НАТО в Ульяновске.
Просто, у нынешней власти нет никакой внятной идеологии, никакой государственной идеи, кроме самой примитивной идеи собственного благополучия. Для этих целей годится любая ситуативно выгодная риторика. А что у нее с логикой — неважно. И если церковь ее в этом поддерживает, то завтра нас ждет либо (положительный сценарий) новый русский православный протестантизм, либо (сценарий отрицательный) православие совсем уж маргинальное, сектантское, полукатакомбное-полуинтернетное.
Текст: Василина Орлова
