Перестать видеть в другом врага. Заметки на полях фильтрации

16.03.2014
8 029
AA
Перестать видеть в другом врага. Заметки на полях фильтрации | «Россия для всех»

Василина Орлова — поэтесса. Автор книг стихов и прозы на русском («Босиком», «Вчера», «Пустыня» и других) и сборника стихов на английском («Contemporary Bestiary»). Жила во Владивостоке, Москве, Лондоне, ныне живет в Остине (США). Кандидат философских наук. Аспирант антропологии Техасского университета в Остине.

Новая практика говорения на русском языке

Немогумолчать. Явно если совершится трагическое и Россия втянется в полномасштабную гражданскую войну на Украине (а к этому всё идет), гражданская война будет и в России. Вот уже Дугин обещает уничтожение всех, кто участвовал в марше мира 15 марта в Москве.

Я не участвовала, конечно, в этом марше, поскольку я не в Москве. Но и если бы была в Москве, в последнее время я плохо чувствую себя в толпе, в любой — метро, аэропорт, — поэтому я, наверное бы, не пошла. Но в свои списки г-н Дугин и его товарищи, я искренне надеюсь, меня занесут. Мне там будет лучше, чем в каких-то других списках.

Подумалось, что сегодняшние писатели не могли бы повторить в своем письме против войны формулировку письма Гиппиус-Тэффи-Бердяева-Бунина-Набокова и других против ввода войск СССР в Финляндию в 1939 году: «Мы утверждаем, что ни малейшей враждебности к финскому народу и к его правительству, ныне геройски защищающим свою землю, у русских людей никогда не было и быть не может. Между Россией и Финляндией не существует таких вопросов, которые не могли бы быть разрешены полюбовно, по мирному соглашению. Вместо этого сталинское правительство, не имеющее никакого права говорить от имени русского народа, проливает, с благословения Гитлера, русскую и финскую кровь».

Не могли бы повторить подобное, потому что, в сегодняшней информационной среде, всем сейчас очевидно, что есть много людей, которые залихватски используют чрезвычайно враждебную по отношению к украинцам и Украине лексику. На словах они, как правило, выступают защитниками Украины, декларируют свою любовь, и, тем не менее, обращаются к украинцам как к людям, не способным самостоятельно разобраться в возникшей ситуации. Это можно было наблюдать на протяжение месяцев.

Я понимаю привлекательность лозунгов, которые строятся вокруг «защиты прав русских». У всех на глазах и живы в воспоминании трагические истории невозможности возвращения в Россию, с территории бывшего СССР, соотечественников, которые, преодолевая бюрократические препоны, враждебность, не встречая понимания, не встречая сочувствия, пытались и, наверное, до сих пор пытаются встроиться в некую текущую в России жизнь.

Я думаю, такая защита может осуществляться. На мой взгляд, было бы хорошо, если бы она осуществлялась не по национальному, не по этническому принципу. Как защита человеком человека.

Мне близка идея развития русского языка. Моя мечта — чтобы на Украине русский язык преподавался в школах. Это моя личная идея, мое искреннее желание. Если в результате всех отстаиваний прав русских, русский язык будет преподаваться на Украине на условиях навязанных, это будет язык оккупантов для украинцев, ненавидимый язык, и вот это будет по-настоящему трагическим исходом. Бесконечное нагнетание враждебности на русском языке — это не защита русских и русского языка. Постсоветская лексика, в границах которой строится высказывание — это не защита русского языка.

Я спрашиваю себя, можно ли вообще сегодня что-то говорить по-русски, от чего не воротило бы с души, как от постсоветской новиопской прессы? Я думаю, я надеюсь, что можно. Нужны новые практики говорения, новые образы мысли, обширное чтение. И это всегда очень индивидуальная деятельность, отказ от вливания в уже существующий речевой поток.

У меня такое впечатление, что пришло время изучения русского языка теми, кто говорит по-русски. Русский как иностранный, как мертвый язык, как латынь. По книгам Бунина, Набокова. Изучение русского посредством чтения самых живых, самых новых текстов на других языках. Существующих образов говорения трагически не хватает, чтобы был возможен новый разговор о русско-украинских событиях. Все время чувствуешь спиной некий навязанный, устаревший нарратив, обессмысленность, стертость слов.

Теперь можно ощутить, «как это было»

Эдуард Лимонов написал: «Из этой разворачивающейся на наших глазах трагедии ультра-либералов, мы всё же можем извлечь пользу. Мы можем использовать их квартиры после них. Когда их изгонят или они убегут сами, сколько же квартир освободится! И какие просторные, и по каким сказочным адресам! Я всё же не удержусь, наверное, и попрошу у партии одну. У меня никогда в жизни не было своей квартиры...».

Жаль, у меня нет для Лимонова квартиры в Москве. Приютил бы его кто-нибудь. Лимонов считает, что долго проживет в той квартире. Странно, ведь он дальновидный политик и должен предвидеть, что членство в НБП с 1905 года в одну прекрасную ночь не поможет.

Зато теперь можно ощутить, «как это было». Лучше бы не знать, конечно. Удивительно не то, что многим в России, похоже, непонятно, что это выглядит как провозвестники второго раунда сталинских репрессий, а то, что многие, кому это понятно, с воодушевлением это приветствуют.

Насколько обоснованы грезы Лимонова и Дугина, вопрос интересный, но это грезы духовидцев. Политик и писатель, две медиумические природы, имеют между собой, возможно, меньше сходного, чем различного. Может быть, писатель работает как бы с тонким планом, политик с более грубыми материями?

Жить в медиасреде по немедийным правилам

Но интересно, что в современной России возможно исследование изнутри роли писателя-политика, который призывает к репрессиям. Казалось бы, русская литература, которая выжила после развала Союза, дает совершенно обратную парадигму. Советскую литературу сейчас читать трудно, невозможно — Фадеева, Гайдара, Горького, Маяковского. Выжило то, что было сметено, — Платонов, Хлебников, Введенский, Хармс. Они актуальны для современного русского языка и для письма на русском. Традиции советской литературы в современном российском письме только Сорокин, кажется, и сохраняет, имитацией, реконструкцией, но эта реконструкция осуществляется автором с полным пониманием процесса. Как правило, там, где сохраняется, на уровне стилистики, советский агитпроп, он сохраняется сам собой, помимо воли авторов. Он обусловлен вышедшими из-под контроля автора наррациями, которые совместно конституируют медиа и блоги — в этой среде, скорее всего, существует современный автор. Нет и невозможна литература, совершенно независимая от медиа, поскольку поле действования языка — одно. Но литературное произведение, как случай языка, способно жить в медиасреде по немедийным правилам.

Почему Бандера?

Возрождение Бандеры. От людей, которые одобряют военные методы решения спорных геополитических, политических, и просто культурных вопросов, в числе других недоумений есть одно особенно острое. Почему Бандера? Почему молодые революционеры на Украине выбрали себе Бандеру в герои? Меня, на улочке, ведущей к Подолу, в Киеве, тоже удивляла эта написанная желтой краской на зеленом заборе фамилия.

Хороший и закономерный вопрос, в ответ на который можно было и нужно было предоставить возможность рефлексировать тем, кто называет себя бандеровцами. Если это чему-то поможет, можно попробовать прибавить к общей картине слова поэта Анастасии Афанасьевой: "Если бандеровец — это человек, который выступает против лжи, агрессии, нарушения всех возможных международных норм, за свободы и права человека, за современные европейские ценности и у которого есть хотя бы толика патриотизма, — то да, я — бандеровец. И тут таких много — ]]>бандеровцев, говорящих по-русски]]>».

Мне же кажется важным вопрос, почему так вышло, что выбирают в герои Бандеру? На мой взгляд, ключевой исторический период, который делает возможными эти «переосмысления» — период Сталинской власти. Если бы не было непрерывных попыток переформатировать Сталина, как знать, может, не было бы и попыток переформатировать Бандеру? О Сталине его сторонники говорят, что героизация Сталина неизбежна. Как-никак, он обеспечил России победу в Великой Отечественной войне. Что ответили бы на вопрос о Бандере «бандеровцы», мне неизвестно. Может быть, те же междометия, что отвечают по-русски на вопрос о Сталине. Может быть, что-то другое.

Я знаю только, что к Бандере мои сверстники в поздней Киевской Советской и ранней постсоветской Украине относились как к исторической фигуре, замаравшей свои руки кровью невинных жертв. Сегодня же остается только констатировать: Бандера на Украине пережил свое воскрешение и переосмысление в последние годы, как борец за украинскую независимость. Это состоялось.

Отсутствие диалога с Украиной

Со времен развала Советского Союза у России не было в отношении Украины никакой политики. Двадцать с лишним лет все вопросы украинцев о трагических страницах истории СССР не получали достаточной проблематизации и интерпретации. Полномасштабный, полноформатный диалог на интеллектуальном уровне не велся. История — это набор международных и внутригосударственных, выработанных в диалоге, конвенций.

То, что разговор не велся с украинскими интеллектуалами, объясняется очень просто — этот разговор не велся и между российскими интеллектуалами. Никакого объяснения, освещения и нового понимания трагические вопросы российской истории не получают и в России.

И сейчас какой-то волшебной политической идее об альтернативном будущем Украины, какой-то внятной политике России, взяться просто неоткуда. Геополитические зады о величии и непобедимой имперскости всплывают в коллективной памяти, как «осторожно, следующая станция Левобережная».

Величие такого рода не удалось на основании такой мощной идеологемы, как марксистская, а на базе идеологемы «авторитаризм — православие — чёрт знает что» не удастся тем более. Всё это позапрошлый, непривлекательный век. Что нового?

Удержать — это удержать в поле своего воображения, населить чужое сознание своими песнями, надеждами, образами будущего, своим добром и злом. На ностальгии реставрации не получится.

По какой линии идёт разделение

Всё это обнищание пространства совершилось через серии запретов: не пущать, курощать, через серии мелких принудительных подстроек к некой самовоспроизводящейся атмосфере, через пластику тела общества. Самые вражьи и неправильные радиостанции и сайты должны продолжать свою работу, как бы они ни казались вредны. «Дождь», «Каспаров», страница Навального в ЖЖ, «Лента.ру», и другие, должны продолжать свою работу. Так создается объем общественного пространства. Появляется всё больше сайтов, со все большим разбросом мнений и нюансами мнений уже известных. Какие-то края различных информационных групп входят в соприкосновение и договариваются о чем-то. О чем они будут договариваться, если они не представлены в публичном пространстве ни в какой форме? Зачем закрывать возможность диалога с теми, кто еще считает для себя его возможным? Зачем обеднять и без того пустынное пространство еще больше?

С грустью читаешь на этом фоне приветствия к освобождению от господства либерализма. Под «либерализмом» в этом случае, надо полагать, понимается извод принятой в определенном кругу партийной дисциплины, не близкой приветствующему. Но о каком господстве этого, пусть даже превращенного, либерализма может идти речь? Когда появлялся интернет, были иллюзии, что социальные медиа явят собой реальную альтернативу медиа традиционным. Сегодня понятно, что информационная картина перераспределилась по принципу «богатый богатеет ссылками, бедный беднеет»: крупные (корпоративные, частные или государственные) медиа генерируют основной контент потребления социальными медиа. На этом фоне закрытие или ограничение доступа к сайтам и радиостанциям выглядит особенно грустно.

Что остается, кажется, неосознанным интеллектуалами, которые приветствуют перспективы военного вмешательства России в «урегулирование ситуации на Украине» (или как это называется), так это то, что разделение по ключевому вопросу об отношении к русско-украинским событиям проходит не по линии «сторонников слабой — сильной России», «предателей — истинных патриотов», «(ультра)либералов и пятой колонны — и сторонников сильного русского дискурса в мире». Разделение проходит по уже не раз в истории России болезненно отозвавшемуся разлому «приверженцы тоталитаризма и приверженцы свободы».

Я воображаю изумление человека, проснувшегося в мрачном мире комнаты, выходящего на балкон и обнаруживающего, что мир вовсе не смотрит на него, оскаля кровавые пасти, дрожа от ненависти, и с ядом на кончике ножа. Что разговор возможен, и что этот разговор будет вестись с улыбкой. Без ненависти. Только перестать видеть в другом врага.

Текст: Василина Орлова