В ХХ веке мы наблюдали ужасы двух мировых войн, зверства Сталина, Гитлера, Мао, Пол Пота, события в Руанде и другие проявления геноцида. В 21 столетии мы стали свидетелями продолжающегося геноцида в Дарфуре (Западный Судан) и войны в Ираке. У многих это создает ощущение, что современность принесла нам страшное насилие. И что мы сильно отдалились от той гармонии, в которой жили первобытные люди. Вот выдержка из статьи во влиятельной газете «Boston Globe» (2005 г.): «Жизнь индейцев была трудной, но у них не было проблемы безработицы, гармония в обществе была неколебимой, наркомания была им незнакома, преступности почти не существовало. Войны между племенами были в большей степени ритуальными и редко приводили к массовым убийствам». Вы все знакомы с такими умилительными теориями. Но я представлю доказательства того, что данное понимание ситуации неверно. В реальности наши предки были гораздо более склонны к насилию, чем мы. Уровень насилия снижался в течение длительных периодов времени. И сегодня, вероятно, мы живем в самое мирное время за всю историю человечества.
Снижение уровня насилия — это фрактальный феномен. Его можно наблюдать в течение тысячелетий, веков, десятилетий и нескольких лет. Давайте совершим путешествие через несколько порядков временной шкалы — начиная от масштаба тысячелетий и заканчивая годами. 10 000 лет назад и ранее все люди жили как охотники-собиратели без постоянных поселений и правительств. Этот период обычно считается эпохой изначальной гармонии. Однако, археолог Лоуренс Кили (L. Keeley), изучая уровни боевых потерь среди современных охотников —собирателей (это лучший источник информации о таком уровне жизни) пришел к другому выводу. Он подсчитал, что процент смертей мужчин на войне в разных племенах охотников и собирателей варьирует от 60% до 15%. В то время, как процент всех насильственных смертей в США и Европе в 20-м веке, включая потери в обеих мировых войнах составляет чуть больше 1%.Если бы уровень смертности племенных войн имел место в 20-м веке, то погибло бы не 100 миллионов человек, а два миллиарда.
Если мы обратимся к эпохе Средневековья, то заметим, что социально санкционированные формы насилия сократились с тех пор весьма заметно. Например, расчленение и пытки тогда были обычными формами наказания за преступления. За то нарушение, за которое сегодня вам выпишут штраф, в те времена вам вырезали бы язык, отрезали уши, ослепили, отрубили бы руку и так далее. Смертная казнь была наказанием за многочисленные ненасильственные преступления: критику в адрес короля, кражу куска хлеба. Подробная статистика убийств в европейских средневековых деревнях, городах и графствах, такова: примерно 100 смертей на 100 000 населения в год, в то время как сегодня уровень умышленных убийств в большинстве стран Европы не превышает трех на 100 000 человек.
Почему же современное насилие кажется нам столь масштабным? Я думаю, на это имеется много причин. Одна из них — это лучшие средства оповещения: Ассошиэйтед Пресс — лучший летописец войн, нежели монахи 16-ого века. Имеет место когнитивная иллюзия: чем проще вспомнить конкретные примеры чего-либо, тем выше вероятность того, что вы будете убеждены в этом. События, о которых мы читаем в газетах с шокирующими фотографиями, откладываются в памяти лучше, чем сообщения о смерти большего числа людей от старости в собственных постелях.
Кроме того, ограничению насилия сопутствовало устранение психологических установок, связанных с восхвалением насилия. Сегодня мы тревожимся — и справедливо — когда нескольких убийц казнят с помощью смертельной инъекции в Техасе после 15-летнего аппеляционного процесса. Мы не учитываем, что пару сотен лет назад они могли бы быть сожжены у столба за критику в адрес короля после суда длящегося 10 минут. А происходило подобное регулярно. Сегодня мы смотрим на смертную казнь как на свидетельство того, сколь низким может быть наше поведение, а не того, сколь высоко поднялись наши гуманистические стандарты.
Почему уровень насилия снижается? На самом деле никто этого не знает, но я могу назвать четыре объяснения, каждое из которых, по-моему, содержит долю правды.
Централизация. Томас Гоббс был прав, утверждая, что в догосударственный период жизнь была «одинокой, бедной, грязной, жестокой и короткой». Не потому, утверждал он, что люди имеют врожденную жажду крови или агрессивные инстинкты, а из-за самой логики анархии. В состоянии анархии имеется постоянное искушение напасть на соседа упреждающе, прежде чем он нападет на тебя. Один из способов решить эту проблему — сдерживание: вы не наносите удар первым, но публично заявляете, что будете беспощадно мстить, если на вашу территорию вторгнутся. Это значит, что вы должны мстить за все выпады, что приведёт к новым виткам кровавой вендетты. Решение Гоббса, «Левиафан», состоит в том, чтобы доверить право легитимного использования насилия отдельному демократически выбранному агентству — «левиафану» — тогда это уменьшит искушение атаковать, поскольку любая агрессия будет наказываться, что сведет ее эффективность к нулю. И действительно, период сокращения уровня убийств в Европе совпал с усилением централизованных государств. Это — аргумент в пользу теории «левиафана».
Ценность жизни. Второе объяснение состоит в том, что в древности, когда страдания и ранняя смерть были обычными в жизни человека, люди редко раскаивались, принося страдания и смерть другим. Когда технологии и экономическая эффективность сделали жизнь дольше и приятнее, возросла ценность человеческой жизни в целом. Таков аргумент политолога Джеймса Пейна.
Выгода. Третье объяснение разработано журналистом Робертом Райтом. Райт показывает, что при некоторых обстоятельствах кооперация, в том числе ненасилие, может принести пользу обеим взаимодействующим сторонам, например, прибыль в торговле, когда обе стороны обмениваются излишками и оказываются в выигрыше, или когда обе стороны складывают оружие, экономят на военных расходах, и не вынуждены больше постоянно воевать. В результате, другие люди больше ценятся, когда они живы, а не мертвы, и насилие сокращается по эгоистическим причинам.
Эмпатия. Философ Питер Сингер считает, что эволюция наделила людей чувством эмпатии: способностью относится к интересам других людей, как к сравнимым с собственными. В ходе истории круг друзей и родных, к которым человек был готов проявить эмпатию, расширялся — до деревни, клана, нации, других рас, другого пола и, согласно аргументам Сингера, круг должен расширится до других чувствующих животных. Вопрос в том, что стоит за этой экспансией?
Возможно, расширяющиеся круги сотрудничества, о которых говорит Роберт Райт. Логика золотого правила: чем больше ты думаешь о других и взаимодействуешь с другими людьми, тем больше осознаешь, что бессмысленно ставить свои интересы превыше чужих, по крайней мере, если ты хочешь, чтобы к тебе прислушались. Ты не можешь сказать что «мои интересы особенные, более ценные, чем твои». Причиной может служить космополитизм: история, журналистика, память, литература, путешествия, грамотность — всё, что позволяет нам представить себя на месте других людей, к которым мы, возможно, относились как к «недочеловекам», а также осознать случайную природу нашего собственного положения, что «очень может случиться, что так судьба распорядится тобою или мною».
Чем бы оно ни было вызвано, сокращение насилия имеет глубокие последствия. Оно должно вызывать не только вопросы «Почему идёт война?», но и «Почему наступил мир?». Не только «Что мы делаем не так?», но и «Что мы сделали правильно?». Потому что что-то мы сделали правильно, и несомненно, хорошо было бы понять, что именно.
Текст: Стивен Пинкер
Стивен Пинкер (Steven Pinker), американский когнитивный психолог, профессор Гарвардского университета, автор нескольких книг, в том числе — «The Better Angels of Our Nature. The Decline of Violence in History and Its Causes» («Лучшие ангелы природы. Сокращение насилия в истории и его причины» (Penguin Books, 2011). Слушайте лекцию Стивена Пинкера «The surprising decline in violence» на сайте ted.com.
Комментарий политического психолога Акопа Назаретяна
«Результаты Пинкера полностью подтвердили выводы и расчеты нашей группы [1]. Наши многолетние исследования показали: чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные средства ограничения агрессии необходимы для того, чтобы общество не разрушило себя и среду своего существования. Вероятно, на протяжении человеческой истории этот закон техно-гуманитарного баланса служил механизмом отбора социокультурных систем. С ростом инструментального могущества (облегчавшего физическое насилие) культурные ценности и нормы той или иной группы проходили все более трудное испытание: социумы, не сумевшие привести свои культурно-психологические регуляторы в соответствие с возросшими разрушительными возможностями, выбраковывались из исторического процесса. И в результате уровень насилия нелинейно, но последовательно сокращался. Важно подчеркнуть, что речь идет именно о физическом насилии: социальное же насилие (как господство одной воли над другой) относится к числу антропологических констант. По мере прогресса реальное насилие все более за замещается насилием символическим, в частности — вытесняется в виртуальную сферу».
Акоп Назаретян, психолог, доктор философских наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор многих книг по социальной и политической психологии, в том числе «Нелинейное будущее» (Издательство МБА, 2013) и «Антропология насилия и культура самоорганизации. Очерки по эволюционно-исторической психологии» (Ленанд, 2015).
[1] Назаретян А., Ениколопов С., Литвиненко В. Эволюция насилия и динамика компромисса: коэффициент кровопролитности как верификатор гипотезы техно-гуманитарного баланса// Известия Таганрогского гос. радиотехнического университета. 2005. №7.
Источник: Psychologies.ru
